Моего сына зовут Михаил. Десять лет назад он женился, и с тех пор ютится с женой и дочкой в тесной однушке на окраине Екатеринбурга. Семь лет назад Миша купил участок в пригороде — мечтал о большом доме для всей семьи. Первые пару лет стройка не двигалась — копейки к копейке, а денег всё не хватало. Потом кое-как собрали на забор и фундамент, и снова застряли.
Год за годом сын откладывал с зарплаты, покупал кирпичи, доски — поднял наконец первый этаж. Мечтали о двухэтажном доме — чтобы и мне уголок выделить. Михаил всегда дорожил семьёй.
Первый этаж появился только потому, что его жена Светлана уговорила обменять их двушку на меньшую квартиру, а разницу пустить на стройку. Теперь в крохотной однушке им было не развернуться.
Когда заходили ко мне, говорили только о доме: где лестницу поставят, как трубы проведут. О моих болячках не спрашивали. Я молча слушала, не решаясь омрачить их радость.
Но внутри всё сильнее грызла мысль: а не хотят ли они мою двушку продать, чтобы достроить свою мечту? Однажды не выдержала и спросила прямо:
— То есть, вы предлагаете мне квартиру продать?
Они закивали, наперебой рассказывая, как здорово будет жить всем вместе. Глядела на невестку и понимала: под одной крышей с ней мне не выжить. Она меня терпеть не могла, да и я давно устала притворяться.
Но сердце ныло от жалости к сыну. Видела его усталые глаза, слышала, как дрожит голос, когда он говорит о доме. Как тут не помочь родному?
Тогда я спросила:
— А где я жить буду?
В их тесную клетушку? Или в холодный недострой?
Невестка моментально выдала решение:
— У вас же дача в Боровом есть! Воздух свежий, природа!
Да, был у нас старенький домик на пяти сотках — без отопления, без удобств. Летом — раздолье: шашлыки, грядки. Но зимой? Таскать воду из колодца, мерзнуть по ночам, бежать в сортир на морозе?
Я уже не та крепкая женщина, что могла целый день картошку копать. Суставы ноют, давление скачет. Зимовать там — всё равно что подписать себе приговор.
Когда я отказалась, невестка только плечами пожала:
— Бабки в деревнях как-то живут, и ничего.
Живут. Да только деревенские к такому быту с детства привыкли. А для горожанки — каторга.
А потом я случайно подслушала, как Светлана матери по телефону хвасталась:
— Надо бы свекровь к соседу Петровичу пристроить, а квартиру продать. Там же миллионов пять выйдет!
Петрович — наш сосед, вдовец. Мы иногда чай вместе пили, я ему пироги носила. Но жить с ним?! Даже думать об этом стыдно.
Тут мне всё стало ясно. Никакой комнаты для меня в их доме не планировалось. Хотят выжать из моей квартиры деньги и сплавить меня куда подальше.
Сидела у окна, смотрела, как за окном кружится первый снег, и думала: стоит ли помогать тем, кто готов выбросить тебя, как старую мебель?
Конечно, хочу, чтобы у Миши был дом, чтобы внучка росла в тепле. Но я тоже человек. Всю жизнь копила на эту квартиру. Это моя крепость, мой последний оплот.
Не хочу в старости ютиться в развалюхе, где зимой стены инеем покрываются. Не хочу быть обузой, о которой вспоминают, только когда нужны деньги.
Теперь, когда сын снова заговаривает о продаже, я отвечаю твёрдо:
— Нет. Квартиру не отдам. Хотите дом — стройте сами.
Пусть обидятся. Зато я буду знать, что у меня есть своя крыша над головой — и никто не выгонит меня на мороз.
*Иногда самое трудное — сказать “нет” тем, кого любишь. Но если не защитить себя, кто тогда о тебе позаботится?*
