“Кто такой ребёнок без корней? Тень. Пустота, случайно обретшая плоть.”
— Ты всегда себя чувствовала тенью? — спросил Артём, помешивая сахар в стакане с чаем на моей кухне в центре Москвы.
Я взглянула на него. На единственного, кто знал всю правду. Кто помог мне найти её — женщину, подарившую мне жизнь, а затем выбросившую, как ненужный хлам.
Мой первый крик не тронул её сердце. Всё, что осталось — записка на дешёвом байковом одеяле: «Прости.» Одно слово. Вся любовь, которую я никогда не узнаю.
Галина Ивановна и Сергей Николаевич, пожилые супруги без детей, нашли меня ранним ноябрьским утром у дверей своей хрущёвки. Открыли — а там свёрток кричит. Они не отдали меня в детдом, но и полюбить не смогли.
«Ты живёшь у нас, Ксюша, но помни: ты нам не родная, и мы тебе тоже», — повторяла Галина Ивановна каждый год в день моёго «появления».
Их двухкомнатная клетка стала моей тюрьмой. Мой «угол» — раскладушка в коридоре. Ела я их объедки, доедая холодные щи. Одежду брали на «толкучке» — всегда на вырост. «Примеряешь — плечики висят, но доносишь», — говорила она. Вот только когда дорастала — вещи уже расползались по швам.
В школе я была изгоем. «Подкидыш», «побирушка» — шушукались за спиной.
Я не плакала. Копала внутрь себя. Каждый удар, каждый холодный взгляд превращался в топливо.
В тринадцать начала подрабатывать: расклеивала объявления, нянчила чужих детей. Деньги прятала под половицей. Однажды Галина Ивановна их нашла.
— Украла? — её пальцы сжали мятые рубли. — Я же знала, гниль в крови…
— Это моё. Сама заработала, — ответила я.
Она швырнула деньги на стол:
— Тогда плати. За еду. За крышу. Пора.
К пятнадцати я работала после уроков. В семнадцать поступила в вуз в Питере. Уехала с рюкзаком и картонной коробкой — внутри единственное сокровище: фотография новорождённой меня, сделанная медсестрой перед тем, как «мать» сбежала из роддома.
— Она тебя не любила, Ксения, — сказала на прощание Галина Ивановна. — И мы тоже. Но хотя бы не врали.
В общаге я жила с тремя девчонками. Питалась «Дошираком». Училась до темноты в глазах — только пятёрки, только повышенная стипендия. Ночами разгружала фуры у «Ашана». Сокурсники тыкали пальцами в мои полинялые кофты. Я их не слышала. Слышала только свой внутренний голос: Я найду её. Покажу, кого потеряла.
Нет ничего страшнее, чем понимать, что ты никому не нужен. Это как заноза под ногтём — не вытащишь.
Артём знал мою историю. Знавал все мои взлёты.
— Ты же понимаешь, что это не принесёт тебе покоя? — как-то сказал он.
— Мне не нужен покой, — ответила я. — Мне нужна точка.
Жизнь — штука ироничная. Иногда шанс приходит, когда уже не ждёшь. На третьем курсе преподаватель дал задание: разработать маркетинг для нового бренда мёда.
Три бессонных ночи. Вся боль, вся злость вылились в презентацию. Когда я закончила, в аудитории стояла тишина.
Через неделю ко мне ворвался преподаватель:
— Ксения! Инвесторы из «Яндекса» видели твою работу. Хотят встречи!
Мне предложили не зарплату, а долю в проекте. Подписала, стиснув зубы — терять-то нечего.
Год спустя стартап взлетел. Моя доля превратилась в сумму с шестью нулями. Хватило на квартиру в «Царицыно», на новые инвестиции.
Жизнь понеслась. К двадцати пяти у меня был свой бизнес, просторная трёшка. Из прошлого я взяла только рюкзак и ту самую коробку.
Но счастья не было. Лишь пустота.
— Ты носишь на плечах призрака, — сказал Артём.
Я молча согласилась. Тогда он предложил помочь. Артём работал в ЧОПе и имел связи. Два года поисков. Сотни мёртвых следов. И наконец — он нашёл её.
Светлана Викторовна Морозова. 48 лет. Разведена. Живёт в обшарпанной пятиэтажке в Люберцах. Перебивается подработками. Детей нет. «Детей нет» — эти слова обожгли сильнее всего.
Он показал фото. Измученное лицо. Глаза, в которых погас свет.
— Она ищет работу. Уборщицей. Ты уверена? — спросил Артём.
— Абсолютно, — ответила я.
Мы дали объявление. Артём провёл собеседование за меня. Я смотрела через камеру ноутбука.
— Опыт есть, Светлана Викторовна? — спрашивал он строго.
— Да, — она теребила края потрёпанной кофты. — Офисы, квартиры… Я очень стараюсь.
— Хозяйка требовательная. Чистота — идеальная.
— Мне очень нужна эта работа…
Её голос дрожал, плечи сгорбились. Ничего не осталось от той гордой девушки, что сбежала из роддома.
— Вы приняты на испытательный срок, — объявил Артём.
Когда она ушла, я подошла к столу. На нём лежал её паспорт. Документ женщины, давшей мне жизнь и отнявшей всё остальное.
— Ты действительно хочешь это продолжать? — спросил Артём.
— Теперь — больше чем когда-либо, — ответила я.
Через неделю она пришла в мой дом. С тряпками, ведром. Сгорбленная тень.
Первая встреча была короткой. Я кивнула, делая вид, что проверяю почту.
Она не узнала меня. В её глазах читалось лишь отчаяние удержаться на работе.
Я наблюдала, как она моет мои полы, гладит мои блузки. Оставляла чаевые — не из жалости, а чтобы вернулась.
Два месяца. Восемь уборок. Светлана Викторовна стала частью интерьера. Почти невидимой.
Иногда я ловила её взгляд на моих фото: на Красной площади, на вручении премии. Она всматривалась. И я спрашивала себя: неужели не видит?
Артём ворчал:
— Ты мучаешь её. И себя.
Возможно. Но остановиться не могла.
А потом всё изменилось.
Однажды она замерла у книжной полки. Взяла моё выпускное фото. Я стояла в дверях и видела, как её пальцы дрожат, касаясь стекла.
Я подошла.
— Узнаёте? — спросила ледяным тоном.
Фото задрФото задрожало в её руках, она обернулась, и в её глазах мелькнуло что-то неуловимое — то ли страх, то ли надежда.
