Хочу отдать сына бывшему мужу. Ребёнок совсем отбился от рук, а у меня больше нет сил
Моему Славику двенадцать. Если б десять лет назад кто-то сказал, что я подумаю о передаче ребёнка отцу, я бы сквозь смех посоветовала этому пророку лечиться. Но теперь я на грани — задыхаюсь от бессилия, будь здоров, и чувствую, как жизнь утекает, как вода в дырявом ведре. Точно тону, а кругом ни души — ни спасателя, ни даже спасательного круга в виде бутылки пива.
Мой ангелочек превратился в незнакомого подростке. Спорит по каждому поводу, дерется в школе, а чужие вещи у нас дома появляются чаще, чем зарплата. И всё это с довольной физиономией и объяснением: «Я просто взял на время!» Телефон не умолкает: то учительница звонит, то завуч, то разъярённые родители одноклассников. Каждый звонок — будто по голове кирпичами, каждый день — как прогулка по тонкому льду.
С бывшим мужем мы развелись давно. Бабушка, правда, живёт через двор, в нашем милом городке под Ивановом, но её помощь сводится к ценной WARRANTY: «Воспитывала тебя — и ничего, человеком выросла!» Заглянет на полчасика, начитает нотаций — будто в духовке побывала, — и снова исчезает. Так что Славик — целиком на мне. Кричу, умоляю, лишаю карманных рублей — всё без толку. Он смотрит на меня с вызовом, ухмыляется, будто знает, что все мои угрозы — пустой звук, как обещания политиков перед выборами.
На днях — новый «подвиг». В его рюкзаке обнаружила чужой телефон — явно не из дешёвых, с маркетплейса, а не с барахолки.
— Слава, это откуда? — спрашиваю, сверля взглядом, в котором смешались гнев и желание немедленно выпить.
— Нашชาย, — бросает он, хоть бы глазом моргнул.
— Где нашел?
— На лавочке.
— На какой, чёрт возьми, лавочке?! Говори нормально, ты воняешь враньём километроâ! — взрываюсь. — Это же воровство!
— Не ворова. Взял посмотреть, — пожимает плечами, будто объясняет, почему не вынес мусор.
Меня накрывает волной ярости, внутри всё клокочет, как самосвал на ухабах.
— Ты вообще соображаешь, что так нельзя? Это чужое! Завтра пойдёшь и вернёшь!
Он смотрит на меня с таким вызовом, что у меня даже руки затряслись.
— Не пойду.
— Как это не пойду?! — ору я, теряя остатки самообладания. — Ты мне здесь законы устанавливаешь?!
— Не пойду и всё.
Тут я не выдерживаю — слёзы льются, будто я лук режу тоннами, а он спокойно уходит в комнату, будто ничего не случилось.
На следующий день звоню его отцу, Игорю. Голос дрожит, но вываливаю всё:
— Речь о Славе. Я больше не тяну. Ворует, хамит, будто чужой. Может, заберёшь его? Ему нужен мужской контроль. Боюсь, если так пойдёт — скоро в дурку придётся ездить по выходным.
Игорь молчит. Потом выдавливает тяжёлый вздох, будто тащит мешок картошки.
— Ты ж понимаешь, у меня сейчас не до этого. Работа без downtime, когда его воспитывать?
— А у меня, думаешь, рабочий день с перерывом на фьюри? — взрываюсь. — Я одна! Бабка только тыкает, мол, сама виновата. Ты занят, я занята — хоть кто-нибудь поможет?!
— Но ты же мать… — начинает он.
— А ты отец! — перебиваю. — Или по паспорту уже другой статус?!
Он буркнул что-то про «надо подумать» и бросил трубБабушка потом заявилась с пирогами и долгими нотациями, но в итоге предложила хотя бы пару дней в неделю забирать Славика к себе — видимо, чтобы доказать, что и она может “воспитывать правильно”.
